30 лет я отдала этому делу и не представляла жизнь без конвейера, своих подружек по цеху и начальства, которое хотело повысить зарплату, но так и не нашло время для воплощения сказанного в сделанное.
В детстве я хотела работать, как и мой отец на конвейерной фабрике. Радио и часы были у немногих. Смысла в устройствах было мало, так как завод сам созывал всех на работу. Первый гудок звучал в 5:30 утра, смена начиналась в 6. Народу в моем любимом Днепродзержинске, было тогда около 30000, и абсолютно все время этих людей строилось вокруг гудков – быт, привычки, отношения, встречи – одним словом, по гудкам конвейерного завода шла вся жизнь.
Эта тысячная толпа вытекала к Днепру, поворачивая по спуску в ворота проходной. Папа оставлял меня и исчезал в море кепок, шапок-ушанок и серых рабочих круток.
Завод транспортеров работал в дневную и ночную смены, состоящих из 12 трудовых часов. А в дни ЧП (поломка станков) из всех 18. Столовой тогда не существовало, перерыва на обед не полагалось – поэтому кушали «на скорую руку» то, что взяли из дома. Многим еду носили дети или жены. Вся жизнь настолько пропитана была заводом, что мои родители встретились не в магазине, не на дискотеке или в гостях, а цехе готовой продукции Днепровской фабрики.
В то время оборудования не существовало (ни рольгангов, ни тракторов), поэтому железнодорожные составы разгружали рабочие смены. Перекидывали части в тележку и лошадью везли в цех на сборку транспортеров. Сквозь забор я наблюдала за работой отца, и мне он представлялся волшебным силачом, гигантом. Заметив меня, папа просил сменить его. Быстро мыл руки в бочке, выходил наружу, садился на склон и принимался обедать. Иногда своей рукой гладил мои волосы и интересовался как мама, как дом. Заканчивалась трапеза одинаково, папа говорил «Иди, погуляй, доченька». И я, не осознавая, какой титанический труд его ждет, весело бежала играть с подружками.
